Когда смеется Кутх. Книга вторая. Часть первая - Роман Кузнецов

Третий, младшенький, с позывным Паук, был похож на своих старших товарищей как попугай на орла. Те двое были воинами, странными, но явно хлебнувшими военной романтики большой ложкой. На их фоне рыжий юнец казался недоразумением, чуждым элементом, по причудливому стечению обстоятельств втянутым в какую-то большую игру, сути которой он не понимал, хотя играл в нее с полной самоотдачей. Он хвостиком ходил за старшими и выполнял все их поручения. А уж они то его держали в черном теле. Особенно изгалялся Рахман. Он заставлял юношу по четыре – пять часов в день заниматься странной гимнастикой, напоминающей причудливую смесь йоги, кунг-фу и фехтования. Получалось у рыжего плохо, поэтому Рахман все время ругался, а иногда и бил своего ученика, от чего тот всегда ходил со свежими синяками и ссадинами. Доставалось ему и от Бригадира, но в значительно меньшей степени. Но рыжий не обижался и с удвоенной энергией брался за выполнение странных, находящихся на грани идиотизма, заданий. При этом рыжий постоянно экспериментировал и проявлял инициативу, за что также бывал частенько бит. К военной науке юноша был неспособен в принципе. Оружие не любил, выстрелов боялся, боли не терпел, от вида крови падал в обморок. К дисциплине не приспособлен генетически. При этом нельзя сказать, что он не старался. Старался, и даже очень. Но по своей натуре он самое простое и очевидное распоряжение трактовал по-своему, пропуская все приказы через оригинальную призму своего восприятия действительности. Атаман был уверен, что если ему поручить при помощи одного ведра сделать двенадцать одинаковых куличиков, то через несколько минут воодушевленной работы он выдаст двенадцать оригинальных строений лишь отдаленно напоминающих заданный стандарт. Оставлять без присмотра это ходячее недоразумение было крайне опасно. За неделю пребывания в лагере он умудрился сжечь две палатки (его по незнанию оставили за кострового во время полевого выхода), полностью разрушить старый сарай (прослушав лекцию, он решил изготовить взрывчатку самостоятельно) и сломать макет пулемета (как он умудрился это сделать, до сих пор остается загадкой). Теперь этот чудик роет окоп у пятой лунки. Ох, он им там понастроит, сохрани Господь его душу. Ни один враг не разберет.

Плавный поток размышлений атамана был безжалостно прерван резким торможением и болезненным прыжком в неудобном кресле. Зубы лязгнули со стальным звуком, едва не отхватив пол языка. Пропитанная потом кубанка, скользнув по гладко выбритому черепу, сползла на глаза, лишив возможности визуального восприятия действительности. Что-либо поправить атаман не мог, ибо был вынужден максимально раскорячиться на кресле, чтобы хоть как-то смягчить болезненные удары о выступающие части кабины. Совершив несколько зубодробительных прыжков, машина остановилась. Батя еще несколько секунд посидел, замерев в нелепой позе, потом медленно сполз на кресло, поправил кубанку и в ярких образах охарактеризовал водителю его манеру езды. Тот в долгу не остался и в тех же доходчивых и сугубо народных выражениях объяснил, что виноват не он, те, кто не ремонтировал дороги все двадцать три года незалежности, от чего они стали похожи на танковый полигон. Атаман не обиделся. Он знал, что это правда. Несмотря на то, что в война пока не задела этих мест даже краешком, ни один снаряд не упал на окрестные поля, ни один танк не поломал асфальт своими гусеницами, передвигаться по местным дорогам было крайне затруднительно и очень травмоопасно как для пассажиров, так и для техники: глубокие ямы и выбоины, крошеный асфальт, а кое где и полное отсутствие полотна превращали обычную поездку в незабываемое приключение полное опасностей и разных неожиданностей и с непредсказуемым финалом. Счастливчикам удавалось отделаться парой синяков и ссадин и мелким ремонтом подвески. Остальные несли более чувствительные потери. Атаман с водителем дважды обошли свой минивэн и с приятным удивлением констатировали, что серьезных повреждений нет, а подвеску все равно перебирать надо было (прокушенный язык и ушибленный позвоночник в боевой обстановке за ранение не считаются). Казаки уже было собрались продолжить свой путь, как вдруг заметили, что на обветшалой автобусной остановке, метрах в тридцати, сидит пожилая женщина. Как она тут оказалась? Что ждет? Или кого? Как добралась? И как уезжать собирается? Автобусы тут, почитай, недели две не ходят. Атаман кивнул водителю, чтобы остался, мало ли что, а сам, не спеша, направился к женщине. Подойдя ближе, снял кубанку, слегка поклонился и произнес:

– Доброго здоровья, мать. Ты зря автобуса ждешь, его не будет уже. Если тебе в город, то садись к нам. Подвезем.

– И тебе не хворать, хлопчик, – спокойно ответила женщина, слегка улыбаясь. – Благодарствую, конечно, но я с вами не поеду. Тут посижу.

– А что так, мать? Али ждешь кого?

Женщина внимательно посмотрела на казака, поправляя выпавшую из под платка седую прядь, и произнесла старческим дребезжащим голосом.

– Сынка жду. Он обещал прийти скоро. Вот я и жду, чтобы не пропустить случайно. Он меня домой и отведет. А выезжайте, хлопцы. У вас дел много. Я старая. Мне все равно где ждать.

– А где сын то твой?

– Вестимо где, ушел со всеми. Сказал, что вернется скоро. Я ему по телефону звоню, а он не доступен. Может сеть не ловит, может еще чего.

– А ты сама-то откуда, мать?

– Здешняя я. Вон там моя хата, – женщина махнула в сторону видневшейся деревни. – Я тут, почитай, каждый день сижу. Как бы не проехал сынок мой.

– А как зовут сына твоего, – атаман сел рядом, – мы только оттуда. Да и завтра опять поедем. Может, передадим чего.

– Андрей его зовут, Степаненко, – женщина вопросительно посмотрела на атамана. Ее глаза светились надеждой и любовью. Однако во всей ее фигуре, позе, повороте головы, опущенных уголках губ сквозила тревога, страх, неуверенность и немая мольба. Атаман смотрел в глаза этой уже далеко не молодой женщине и не знал, что сказать. Соленый ком застрял в горле. Вполне возможно, что ее сына уже не было в живых. Он ничего не слышал про Андрея Степаненко. Это не значит, что его не было, но все-таки. Однако, ему рассказывали, что был какой-то Андрей, разведчик, который не вернулся с задания. Может это он. От того и не звонит.

– Нет, мать, не слышал, – атаман отвел глаза. – А он у тебя кто по воинской специальности? С кем ушел? Кто командир?

– А кто их разберет, кто командир у них. Сейчас кто громче орет, тот и командир. А он у меня тихий, спокойный. По профессии ветеринар, а уж кем там стал, не ведаю. Помнится, он себя разведчиком называл. Да какой из него разведчик?! Срам один. Так ты, милок. Не слыхал про Андрюшку то?

– Нет, мать, не слыхал. Ты ж знаешь, там народу много, и все только по позывным известны. Ты его позывного не знаешь чаем?

– Я в ваших кличках собачьих не разбираюсь. Что за время такое?! Вместо имен погоняло себе придумали, и гордятся еще! Я еще Войну помню. Хоть и соплячка была совсем. Так тогда дисциплина была! И уважение! К друг другу по имени отчеству обращались, как у людей. А теперь как в тюрьме! Нет, милок, моего сына Андреем зовут. Никак иначе.

Атаман запнулся, не зная, что ответить, виновато пожал плечами и произнес:

– Все еще будет, мать. И дисциплина… И командиры настоящие… И имена свои вернем. Вот только бы отбиться. А там заживем по-новому.

Казак задумался на мгновение, потом тяжело вздохнул и, словно решившись на что-то важное, выверенным движением надел кубанку.

– Мать, твой сын в порядке, я уверен. Там сейчас много народу, и в руках у них не рогатки. А блиндажей нарыли столько, что можно год в осаде сидеть. Так что, не переживай, появится твой Андрей. Но уже не сегодня. Я только оттуда еду. Больше сегодня машин не будет. Это я точно знаю. Так что иди лучше домой. А лучше давай мы тебя довезем. Куда скажешь, туда и довезем.

Женщина улыбнулась как-то по детски, опустила глаза и сказала задумчиво:

– Я в этих краях с детства. Еще города не было, а дом наш был уже. Хозяйство было. Два года тому старик мой помер. Одной с хозяйством трудно. Сестра говорила, продать все и к ней переехать. Она в Новосветловке живет. Но я не поехала. Много ли мне надо? Я крепкая еще! Да и сын помогал. Он ветеринар у меня. Жаловаться грех. Вот только со скотиной уже не справляюсь. Пришлось продать все. Вот сейчас сын ушел. Одна я осталась. Что теперь делать, ума не приложу. Сестра говорит, бросай все и приезжай ко мне. А я не могу. У меня три кота и собака. Старая, брехливая. Но привыкла я к ней. Сроднилась. К сестре с ними нельзя. Там у ребенка аллергия или еще чего, не суть. А без них, куда я поеду? На кого оставлю? Коты еще смогут прокормиться. До зимы точно, а вот Веста сдохнет. Точно сдохнет. Не сможет она без меня-то… Да и Андрюшка ее любит… Так что не поеду я. Тута останусь, подожду. А вдруг Андрюша мой придёт, а меня нету. Он обещал… А вы езжайте. И поаккуратнее там. Берегите себя.